Петр Павленко - Избранные киносценарии 1949—1950 гг.

С е м е н о в (улыбнувшись). Думаю, что это вам не угрожает, Иван Петрович.

П а в л о в (рассматривает список). Позвольте… Вас в Москву? Да что же вы мне не сказали? Как же так?.. Нет, это уже слишком. И вы молчали?

С е м е н о в. Даю вам честное слово, что я этого не просил.

П а в л о в. Не просил, не просил. Но вы этого хотите? А?

С е м е н о в. И не хочу.

П а в л о в (несколько успокоившись). Безобразие! Так вот, возьмите. (Протягивает ему листок.) И прежде всего себя вычеркните. Слышите?.. Я ведь тоже… привык… И обезьяны будут у вас… новая работа…

Семенов некоторое время смотрит на Павлова. Видимо, этот взрыв доставил ему большую радость:

— Хорошо, Иван Петрович. — Идет к двери.

П а в л о в (вслед). Так вычеркните… и немедленно… Какое-то рогатое положение получается. (Оглядев сердитыми глазами собравшихся.) Небось, каждый мечтает обзавестись своим хозяйством, а? Своя кафедра, своя лаборатория… И чтоб я не мешал. Мешаю, наверное?

Пауза. Все молчат. Чуть приметные улыбки на лицах. Здесь уже привыкли к неожиданным Павловским разносам. А сегодня, по существу, только воркотня.

П а в л о в. Ну что ж, я ведь просил начать…

Входит Никодим и стоит у двери.

П а в л о в. Ты что, Никодим?

Н и к о д и м. Иван Петрович, из Колтуш звонят, там привезли… этих… (с отвращением) обезьян. Собак, значит, теперь побоку?

И какая-то большая грусть в этом вопросе.

П а в л о в. Собаке мы еще памятник построим. Она свое слово сказала. (Изумился чему-то в собственной фразе.) Вернее, вот слова-то она и не сказала!

Знакомая нам дорога на Колтуши. Теперь это широкое асфальтированное щоссе. Мчится по нему машина. Гранитный столб с указателем:

Машина останавливается. Из нее выходят Киров и Семенов.

С е м е н о в (указывая рукой на развернувшуюся перед ними панораму строительства). Мы называем это село, Сергей Миронович, столицей. Столицей условных рефлексов!

Лицо Павлова, сосредоточенное и напряженное. Он всматривается во что-то. Может быть, он видит сейчас очертания той самой большой горы, к которой стремился всю жизнь.

И так же пристально и внимательно смотрит на него Рафаэль — огромный шимпанзе. Подняв вверх свои могучие волосатые лапы и держась ими за тонкую сетку вольера, он смотрит на человека, на Павлова.

П а в л о в. Что, брат, похож? Похож, похож, ничего не скажешь… Да, вот и не скажешь! Ничего не скажешь. Слово — это уж наша, человечья, примета. Как вы его сказали, это первое слово, господин предок? А? Вернее вы его не сказали, и потому вы там, а я здесь. Вы обезьяна, сударь. Не притворяйтесь. Первое слово сказал человек. Почему вы молчите? Что вы умеете и чего нет? Придется поработать, господин Рафаэль! Хорошо поработать!

И Павлов с силой опускает свою палку, так, что она вонзается в землю. Рафаэль отскакивает в испуге. Поднимает с земли яблоко.

П а в л о в. Простите, господин Рафаэль. Кушайте ваше яблоко.

Колтуши — территория огромной стройки. Ямы, котлованы. Кладка фундаментов. Бетонные тела новых зданий просвечивают сквозь паутину лесов. Киров в сопровождении Семенова и строителей идет по стройке. Ему докладывают. Слышатся обрывки фраз:

— В этом году мы должны освоить три миллиона. По объему работ…

Кивая на ходу, Киров перепрыгивает через ямы, взбирается на груду бревен. Ходит он легко и быстро.

Павлов и Забелин идут им навстречу. Вдали мелькает фигура Кирова, взбирающегося по лесам наверх.

П а в л о в. Быстрый. (Это звучит у него похвалой. И он тут же добавляет ворчливо.) Когда приезжают ученые, это понятно, а он ведь политик. Что же мы ему покажем?

Киров проходит мимо голубятни.

— На голубях мы изучаем врожденность инстинктов…

Не заметив яму на пути, объясняющий сотрудник чуть не попадает в нее.

К и р о в. Осторожно!

Киров подхватывает его под руку, провожая взглядом стаю пролетевших над ними голубей. Так и застает его Павлов, с головой, поднятой кверху, с мечтательной детской улыбкой на лице.

— Киров!

— Павлов!

Обычная форма знакомства кажется сейчас особенно странной. Это ощущают и все окружающие их. Все замерли в почтительном и напряженном ожидании. Молчание нарушает Киров:

— Ваш сотрудник, Иван Петрович, рассказывал мне о врожденности инстинктов, а я, признаться, о другом думал. Я ведь в детстве страстный голубятник был.

Этот коренастый, крепкий человек, с открытым лицом, так неожиданно вспомнивший свои детские увлечения, приятен Павлову.

П а в л о в (улыбаясь). Голуби вам, значит, понравились? А теперь мы вам обезьян покажем.

К и р о в (весело). Ну что ж, обезьян, так обезьян.

Обменявшись взглядами, оба усмехаются и идут дальше. Сопровождающие их сотрудники института двинулись вслед за ними.

П а в л о в. Нет, нет, мы уж сами.

Они идут аллеей молодых, вновь посаженных деревьев.

П а в л о в (усмехнувшись). Мне вот целый город строят, и щедрость эта меня, признаюсь, пугает. Ведь миллионы… А вдруг даром? А? Деньги-то ведь народные.

К и р о в. Народ вам их дает от всего сердца и с уверенностью, что вы работаете для его счастья.

П а в л о в (улыбаясь). Так вот вы за народ все и знаете!

К и р о в. Именно так, Иван Петрович, а иначе нам и цена была бы грош.

Они стоят перед вольером обезьян. Там Рафаэль перед грудой палок. Ящик с отверстием. Рафаэль сует туда палки, но они велики по диаметру. Секунду Рафаэль размышляет, почесываясь и отвесив нижнюю губу. Наконец, выбрав самую тонкую палку, он сует ее в отверстие. Ящик открывается. Издав восторженное урчание, Рафаэль хватает яблоко, находившееся на дне.

К и р о в. А ведь страшновато, пожалуй. Похож ведь родственник.

П а в л о в. Да. Но вот речи у них нет. Специально наблюдаю. Именно слово, эта вторая сигнальная система, кладет между нами резкую грань.

К и р о в. А вам не кажется, Иван Петрович, что речь все-таки это уже второй признак.

П а в л о в (изумившись). А какой же первый, по-вашему?

К и р о в. Речь, видимо, родилась в труде и, следовательно, труд принципиально отделяет нас от животных.

П а в л о в. Что же, верная мысль.

К и р о в (улыбаясь). Энгельс — «Диалектика природы».

П а в л о в. Может быть, вы заодно и списочек мне составите, рекомендательный для самообразования?

К и р о в (рассмеявшись). Да ведь самое замечательное, Иван Петрович, что не нужен вам этот список. Шли вы своим путем, а пришли к нам. Истинная наука всегда с нами. И недаром мы вас давно в своих рядах считаем. И не только за открытые вами научные истины.

П а в л о в (удивившись). Вот как?

К и р о в. За весь ваш характер борца.

П а в л о в (смущенно). Ну, характер, у меня, знаете…

К и р о в. Да, да. За бесстрашие ума, за веру в человека, за страстное желание сделать его счастливым.

Они сидят сейчас на крытой веранде лаборатории, и, опершись на свою палку, Павлов внимательно слушает Кирова.

К и р о в. Ведь тысячелетия человечество искало путь к справедливости, и теперь мы нашли его. Это — коммунизм. И ведь нет другого пути, Иван Петрович. Нет.

П а в л о в (задумчиво). Да, да. Признаться, я и сам подозревал. Да, да. Именно так. Ведь я же не слепой. Вижу, тысячи фактов вижу.

К и р о в. И на этом пути, Иван Петрович, наука — это могучий рычаг в руках советского человека. Да вот сейчас ваши земляки, рязанские колхозники, вывозят на поля удобрения из Хибин. А мичуринские сады наступают на Заполярье. В Средней Азии запланировано море. И оно будет. (Киров взмахнул рукой.) Мы заставим природу отдать нам все, что она держит в своей кладовой. (И, помолчав немного, добавил улыбнувшись.) Ну, а будет сопротивляться, — переделаем. (И Киров сжимает кулак, точно в руке у него сопротивляющаяся природа.)

Павлов, улыбаясь, оглядывает Кирова:

— А вы ведь в некотором роде мечтатель… Гм… Политик и мечтатель…

К и р о в. А как же иначе, Иван Петрович? Мечта у нас — первый вариант плана. А разве вы вот не мечтаете в своей науке?

П а в л о в. Признаться, мечтаю. И вы знаете о чем? О невероятных вещах. Мы установили, что мозг тесно связан со всей жизнью организма. И мы будем лечить все болезни, воздействуя на них через кору, через нервы. Мы властно вмешаемся в природу. Мы заставим отступить старость и продлим жизнь человека. А вот когда — не скажу. (Улыбнувшись.) Может быть, в этом новом, коммунистическом обществе.